Чужие в своей стране«Таштагольский курьер» № 60 (846) от 06.09.2012 г.
28 сентября 1941 года в СССР вышел указ о переселении немцев, проживающих в районах Поволжья. В Сибирь, на Крайний Север, Дальний Восток потянулись эшелоны с людьми, названными врагами народа — мужчинами и женщинами, стариками и малыми детьми. К 1945 году число спецпереселенцев в Кемеровской области достигало 97 200 человек.
Сегодня не имеется точных данных о том, сколько невинных людей: немцев, калмыков, чеченцев — оказалось в годы войны у нас, в Горной Шории. Уже в 1959 году послевоенная перепись населения насчитывает в Таштагольском районе 695 немцев. Не все из них дожили до наших дней, но те, что не ушли в мир иной и не уехали на историческую родину, в Германию, организовали здесь немецкую общественную организацию. И 28 сентября 2012 года впервые смогли побывать в музее «Шорский ГУЛаг», созданный в память всех репрессированных в
По ком звонит железо
Для тех, кто испытал на себе бремя сталинских репрессий, посещение этого места далеко не увеселительная прогулка. Трудами создателей «Шорского ГУЛага» здесь все напоминает настоящий действующий лагерь времен Сталина, Ягоды и Берии. Тот же трехметровый забор с электрическими проводами под напряжением, колючая проволока, запретная зона и караульные вышки по углам. И тот же лицемерный лозунг над воротами: «Перевыполним производственный план — хорошими показателями и не допустим ни одного побега». И стальной рельс, подвешенный вместо колокола. В такой же, наверное, била лагерная охрана, поднимая людей в бараках. Сейчас по рельсу ударяет экскурсовод музея Татьяна Николаевна Чернышова:
— Первым ударом в рельс извещался подъем в 6 часов утра, вторым — поход в столовую, а с третьим — заключенные собирались на плацу для переклички и разнарядки. Они получали объем работ и строем в сопровождении надзирателей с собаками выходили за территорию на свои рабочие места — по тайге и болотам люди шли порой до полутора часов…
Через кабинет начальника лагеря мы попадаем в зал основной экспозиции. Здесь можно прочесть копии подлинных документов — свидетельства репрессий НКВД против собственного народа. Вот целое дело арестованного в 1953 году и расстрелянного в Ахпунском лагере Николая Иосифовича Матвеева. Под стеклом первый лист протокола его допроса, приговор специальной коллегии Башкирского главного суда от 10 июля 1936 года, по которому в закрытом заседании осуждены: Петр Матвеевич Асанбаев (татарин, беспартийный, сын учителя, в армии не служил); Николай Иосифович Матвеев (татарин, служил в старой и белой армии, сын учителя, в 1931 г. осуждён по ст. 58 к административной высылке, наказание отбыл); Владимир Трофимович Асанбаев (из
— Начинается красный террор, и только за то, что люди носят дворянское имя, как, например, Михаил Полянский, сидят в Кузнецкой тюрьме в 1935 году, в то время как его дочь Елена, заведуя музеем КМК, снимает угол с окном на тюремный двор, чтобы видеть своего отца, — рассказывает экскурсовод. — А в газете «Кузбасс» за 1923 год — обратите внимание — заметка о том, что ведётся закладка детской колонии. То есть, детский труд не был обойдён… Первые спецпереселенцы пришли практически в глухую тайгу, в холода жгли костры, нагревая землю, стелили лапник до метра высотой и под ним ночевали. Им оставляли кирки и лопаты и говорили: «Не хотите умереть — вживайтесь».
И они строили землянки, а ещё — железную дорогу от Новокузнецка до Таштагола. Это был очень тяжёлый труд. Для окончания строительства дороги в 1938 году в нашем районе было создано отделение ГорШорЛага, который в 1941 году с окончанием строительства дороги вошёл в состав ЮжКубассЛага.
Как далее расскажет
Лишенные родины
Участники этой экскурсии в прошлое своих родителей рассматривают макет промзоны на лесозаготовке. Вот этой двуручной пилой заключенные и ссыльные валили пихты и кедры. Зимой в непросушенных от вчерашнего пота и поэтому промерзших телогрейках, в драных валенках, шорских охотничьих сапогах (кому достались) голодные и часто больные люди совершали адский труд. Норма на взрослого человека 3 кубометра в смену. А его еще надо свалить и раскряжевать. Иначе урежут и без того скудную пайку в 600 граммов хлеба. Неработающий и ребенок получали всего 400 граммов. Восьмилетние добавляли себе еще 4 года и назывались
Отношение лагерных властей к заключенным и ссыльным — история беспримерной жестокости. Вот что рассказывает со слов очевидца научный сотрудник музея Лидия Ивановна Неунывахина:
— Была пасха. На лесосеке трудились ссыльные немцы — дети и взрослые. «Сбегаю в деревню, может, подадут чего поесть. Пасха же!» — сказал молоденький паренек, совсем еще мальчишка. И пока его не было, комендант, как назло, устроил проверку. Парня не досчитались, комендант объявляет побег. И тут, не помня себя от радости, не видя построения, прибегает мальчишка: » Принес, всем хватит!». Из его телогрейки комендант вытаскивает куличики, хлеб,
— Была в СССР такая республика Поволжье, одна из передовых в Стране Советов. На момент 1941 года в ней имелось 5 вузов, 11 техникумов, издавались книги и журналы на немецком языке. Передовыми темпами развивалось сельское хозяйство и промышленность, — продолжает научный сотрудник музея
И вот в музее среди экспонатов сундук и кровать, с которыми была депортирована семья Лукьяна Петровича Иориха. Есть даже фильм, снятый российскими историками в
«Мы же всю жизнь жили в Советском Союзе, мы к Германии не относились. А вот как пришлось — работали и сна не знали: в лес придем — еще не светало. Тут часов ни у кого не было. Как мы жизнь прожили, не знаю, как мы только выдержали! И когда я работала в лесу, мне декрет не давали. С мужем повалили кедру, а кедра была очень толстая, метров пятнадцать от нее стояла черемуха. И когда кедра повалилась, мне как дала по животу и руку выбила — такая я теперь калека. А ребенок у меня родился и прожил 16 лет. Голова у него все болит и болит, а потом, когда нас перевезли в Канус, сына мы оставили на учебу в интернате. Вдруг у него приступ, отправили его из Таштагола в Новокузнецк, и получаем мы телеграмму: нужна срочная операция и надо, чтобы родители были. Операцию сделали неудачно — сын три дня всего прожил. И врачи говорили, что он таким родился — он получил удар через утробу матери. Мы в больницы не обращались. Где больница? — работали. Да мы всего боялись. И сейчас все равно я боюсь. Оставили без родины, без всего. За что так жизнь прожили?»
— Отец был директором школы, в 1940 году его призвали в армию — в школу политруков! Когда началась война, их школу преобразовали в дивизию и отправили на фронт. Два месяца отец воевал, — рассказывает Гарри Генрихович Монигер. — Потом их всех посадили в поезд и повезли на восток. В поезде ходили слухи, что везут на Тихий океан и вместе с вагонами сбросят в воду. Несколько человек сошли с ума. Но высадили в Джамбуле, отец там жил до 1942 года, а затем его отправили на Урал, в Краснотурьинск, в трудармию. И всю войну он в ней работал. Коммунист, в лагере № 15 он сидел и возглавлял партийную организацию. Там строился самый тогда крупный в СССР алюминиевый завод. Нас 28 августа 1941 года сослали в село Чуртан Ишимской области. А бабушка по дороге умерла, и где ее похоронили, мы так и не знаем. Маму сразу забрали в трудармию в Нижний Тагил.
— Моего отца вместе со всеми погрузили в вагон на станции Вагель и повезли на Урал, нас с матерью увезли в Омскую область, а оттуда ее взяли в шахту Байдаевская, вспоминает Владимир Адамович Майер. — Мы остались с ее сестрой — их трое и нас пятеро.
… Что пережили узники ГУЛага, нам все равно не представить, какие бы талантливые книги об этом не были написаны. Как эти люди действительно перенесли весь этот ад на земле? Доподлинно мы не узнаем, что с ними было. Потому что, зачастую рассказывать уже некому. Нам остается только скорбеть в память о невинных жертвах и сломанных судьбах. Для того и создан на горношорской земле этот уникальный музей — чтобы помнили.
Кирилл Сазанов
